Течение жизни

сегодня на работе было нечего делать - впрочем, по средам обычно так и бывает, в среду корректоры практически не загружены.
Разговаривала с одним из верстальщиков, попросила его отпечатать с флешки пару страничек текста, он на флешке увидел папку с "Катарсисом" и поинтересовался: "Откуда? Ты что, металл слушаешь?"
Я, естественно, ответила, что да, конечно, и что люблю пауэр и хэви.
Тут подвалил другой верстальщик, такой типичный металлист - цепи, пояс и куртец с заклепками, волосы длинные, и вообще на нем печать: " я слушаю тяжелый металл". Архетип :)
Верстальщик, с которым я разговаривала, этому металлисту говорит: "Серега, представляешь, Галя тоже пауэр слушает"
Серега смотрит на меня очень недоуменным взглядом: "Да ну?! Не может быть!"
Я, несколько уязвленно: "А что, я не похожа на человека, который слушает тяжелый металл?"
На что мне честно ответили, что по моему виду это определить трудно, по моему виду можно предположить, что я слушаю этнику и какой-нибудь необременительный ньюэйдж.
Мда...
Конечно, короткие штанишки-капри и свитерок с этническим орнаментом, которые на мне были надеты, никак не могли выдать мою любовь к тяжелому металлу.
Человек просто не знает, что моя одежда коррелирует не с музыкальными предпочтениями, а с текущим моим настроением).
Приятно удивлять людей, не так ли?

Легенды Крыма

Святая кровь
Что это за рой кружится над церковкой, старой туклукской церковкой греческих времен?
Не души ли погибших в святую ночь Рождества?
Еще не знали в Крыму Темир-Аксака, но слух о хромом дьяволе добежал до Тавра, и поднялся в долине безотчетный страх перед надвигавшейся грозой.
Плакали женщины, беспокойно жались к матерям дети и задумывались старики, ибо знали, что когда набегает волна, — не удержаться песчинке.
Скорбел душой и отец Петр, благочестивый старец, не носивший зла в сердце и не знавший устали в молитве. Только лицо его не выдавало тревоги. Успокаивал до времени священнослужитель малодушных и учил мириться с волей Божьей, как бы не было тяжко подчас испытание. Так шли дни, близилось Рождество — праздник, который с особенной торжественностью проводили греки в Туклуке.
По домам готовились библейки, выпекалась василопита, хлеб св. Василия с монетой, которая должна достаться счастливейшему в Новом году.
Лучше, чем когда-либо, поднялся хлеб Зефиры, двадцатилетней дочери Петра, и мечтала Зефира, чтобы вложенная ею в хлеб золотая монета досталась юноше, которого ждала она из Сугдеи с затаенной радостью. Только не пришел он, как обещал. Стало смеркаться, зазвучало церковное било вечерним призывом, а юноши все не было. Склонив в печали голову, стояла в церкви девушка, слушая знакомые с детства молитвенные возгласы отца.
И казалось ей, что никогда еще не служил отец так, как в эту ночь. Точно из недр души, из тех далеких пределов, где человеческое существо готово соприкоснуться с божественным откровением, исходило его благостное слово.
Веяло от него теплом мира, и под песенный напев, в тумане сумерек, при мерцании иконостасных лампад, чудился кто-то в терновом венце, учивший не бояться страданий.
Каждый молился, как умел, но тот, кто молился, понимал, что это так.
Смолк священник, прислушался. С улицы доносился странный шум. Смутились прихожане. Многие бросились вон из церкви, но не могли разобрать, что делалось на площади. Они только слышали дикие крики, конский топот, бряцание оружия, проклятия раненых.
Побледнел, как смерть, отец Петр. Сбылось то, что поведал ему когда-то пророческий сон.
— Стойте, — крикнул он обезумевшей от ужаса толпе. — И слушайте! Бог послал тяжкое испытание. Пришли нечестивые. Только вспомним первых христиан и примем смерть, если она пришла, как подобает христианам. В алтаре, под крестом, есть подземелье. Я впущу туда детей и женщин. Всем не поместиться, пусть спасутся хоть они.
И отец Петр, сдвинув престол, поднял плиту и стал впускать детей и женщин по очереди.
— А ты? — сказал он дочери, когда она одна осталась из девушек. — А ты?
— Я при тебе, отец.
Благословил ее взором отец Петр и, подняв высоко крест, пошел к церковному выходу.
На площади происходила последняя схватка городской стражи с напавшими чагатаями Темура.
С зажженной свечой в одной руке и крестом в другой, с развевающейся белой бородой, в парчовой ризе, стоял отец Петр на пороге своей церкви, ожидая принять первый удар.
И когда почувствовал его приближение, — благословил всех.
— Нет больше любви, да кто душу свою положит за други своя.
И упал святой человек, обливаясь кровью, прикрыв собой поверженную на пороге дочь. Слилась их кровь и осталась навеки на ступенях церковки.
И теперь, если вы посетите эту деревню, маленькую церковку, вы, если Господь осенит вас, увидите следы святой крови, пролитой праведным человеком когда-то, много веков назад, в ночь Рождества Христова.